Неточные совпадения
По милости Пугачева, я имел добрую лошадь, с которой делился скудной пищею и на которой ежедневно
выезжал я
за город перестреливаться с пугачевскими наездниками.
Анна Сергеевна около года после его смерти не
выезжала из деревни; потом отправилась вместе с сестрой
за границу, но побывала только в Германии; соскучилась и вернулась на жительство в свое любезное Никольское, отстоявшее верст сорок от
города ***.
Город уже проснулся, трещит, с недостроенного дома снимают леса, возвращается с работы пожарная команда, измятые, мокрые гасители огня равнодушно смотрят на людей, которых учат ходить по земле плечо в плечо друг с другом, из-за угла
выехал верхом на пестром коне офицер,
за ним, перерезав дорогу пожарным, громыхая железом, поползли небольшие пушки, явились солдаты в железных шлемах и прошла небольшая толпа разнообразно одетых людей, впереди ее чернобородый великан нес икону, а рядом с ним подросток тащил на плече, как ружье, палку с национальным флагом.
В тот день, когда на выходе с этапа произошло столкновение конвойного офицера с арестантами из-за ребенка, Нехлюдов, ночевавший на постоялом дворе, проснулся поздно и еще засиделся
за письмами, которые он готовил к губернскому
городу, так что
выехал с постоялого двора позднее обыкновенного и не обогнал партию дорогой, как это бывало прежде, а приехал в село, возле которого был полуэтап, уже сумерками.
Что
за манер
выезжать из
города ночью.
— Постой, что еще вперед будет! Площадь-то какая прежде была? экипажи из грязи народом вытаскивали! А теперь посмотри — как есть красавица! Собор-то, собор-то! на кумпол-то взгляни!
За пятнадцать верст, как по остреченскому тракту едешь, видно! Как с последней станции
выедешь — всё перед глазами, словно вот рукой до города-то подать! Каменных домов сколько понастроили! А ужо, как Московскую улицу вымостим да гостиный двор выстроим — чем не Москва будет!
Из нашего-то
города как
выехать, тут сейчас тебе бор пойдет на пятнадцать верст, а
за бором-то наша заимка.
Наступила пора, когда Софье Николавне не позволяли уже
выезжать в гости, не позволили даже прогуливаться в экипаже
за городом.
У нас в деревне уже знали о моем несчастии. Известие об этом дошло до дядина имения через чиновников, которым был прислан секретный наказ, где мне дозволить жить и как наблюдать
за мною. Дядя тотчас понял в чем дело, но от матушки половину всего скрыли. Дядя возмутился
за меня и, бог знает сколько лет не
выезжая из деревни, тронулся сам в губернский
город, чтобы встретить меня там, разузнать все в подробности и потом ехать в Петербург и тряхнуть в мою пользу своими старыми связями.
Оба из одного
города, оба родились там и только позволяли себе
выезжать за покупкой товара в Москву.
Выедет Ульяна Петровна
за город, пахнет на нее с Днепра вечной свежестью, и она вдруг оживится, почувствовав ласкающее дыхание свободной природы, но влево пробежит по зеленой муравке серый дымок, раздастся взрыв саперной мины, или залп ружей в летних бараках — и Ульяна Петровна вся так и замрет.
Сборской отправился на своей тележке
за Москву-реку, а Зарецкой сел на лошадь и в провожании уланского вахмистра поехал через
город к Тверской заставе.
Выезжая на Красную площадь, он заметил, что густые толпы народа с ужасным шумом и криком бежали по Никольской улице. Против самых Спасских ворот повстречался с ним Зарядьев, который шел из Кремля.
Выехав уже
за город, когда растворенный воздух вечера освежил веселых путешественников, Жорж разговорился с своей соседкою. Разговор ее был прост, жив и довольно свободен. Она была несколько мечтательна, но не старалась этого выказывать, напротив, стыдилась этого, как слабости. Суждения Жоржа в то время были резки, полны противуречий, хотя оригинальны, как вообще суждения молодых людей, воспитанных в Москве и привыкших без принуждения постороннего развивать свои мысли.
Загоскин не любил лечиться; первую зиму он перемогался, продолжал ежедневно
выезжать, надеялся, что лето и верховая езда
за городом, которую он очень любил, лучше докторов восстановят его здоровье.
В 1800-х годах, в те времена, когда не было еще ни железных, ни шоссейных дорог, ни газового, ни стеаринового света, ни пружинных низких диванов, ни мебели без лаку, ни разочарованных юношей со стеклышками, ни либеральных философов-женщин, ни милых дам-камелий, которых так много развелось в наше время, — в те наивные времена, когда из Москвы,
выезжая в Петербург в повозке или карете, брали с собой целую кухню домашнего приготовления, ехали восемь суток по мягкой, пыльной или грязной дороге и верили в пожарские котлеты, в валдайские колокольчики и бублики, — когда в длинные осенние вечера нагорали сальные свечи, освещая семейные кружки из двадцати и тридцати человек, на балах в канделябры вставлялись восковые и спермацетовые свечи, когда мебель ставили симметрично, когда наши отцы были еще молоды не одним отсутствием морщин и седых волос, а стрелялись
за женщин и из другого угла комнаты бросались поднимать нечаянно и не нечаянно уроненные платочки, наши матери носили коротенькие талии и огромные рукава и решали семейные дела выниманием билетиков, когда прелестные дамы-камелии прятались от дневного света, — в наивные времена масонских лож, мартинистов, тугендбунда, во времена Милорадовичей, Давыдовых, Пушкиных, — в губернском
городе К. был съезд помещиков, и кончались дворянские выборы.
Поехал мужик в
город за овсом для лошади. Только что
выехал из деревни, лошадь стала заворачивать назад к дому. Мужик ударил лошадь кнутом. Она пошла и думает про мужика: «Куда он, дурак, меня гонит; лучше бы домой». Не доезжая до
города, мужик видит, что лошади тяжело по грязи, своротил на мостовую, а лошадь воротит прочь от мостовой. Мужик ударил кнутом и дернул лошадь: она пошла на мостовую и думает: «Зачем он меня повернул на мостовую, только копыта обломаешь. Тут под ногами жестко».
Выезжал ли Вольга-свет с дружиною
По селам,
городам за получкою,
С мужиков выбирать дани-выходы...
— Какое ж могло быть у ней подозренье? — отвечал Феклист Митрич. —
За день до Успенья в
городу она здесь была, на стройку желалось самой поглядеть. Тогда насчет этого дела с матерью Серафимой у ней речи велись. Мать Манефа так говорила: «На беду о ту пору благодетели-то наши Петр Степаныч с Семеном Петровичем из скита
выехали — при ихней бытности ни
за что бы не сталось такой беды, не дали бы они, благодетели, такому делу случиться».
После этого добиваться было нечего, и дамы простились, но Синтянина,
выехав от Бодростиной, не поехала домой, а повернула в
город, с намерением послать немедленно депешу Форовой. Но тут ее осветила еще одна мысль: не скрывается ли Лара у самого Горданова, и нет ли во всем этом просто-напросто игры в жмурки… Из-за чего же тогда она встревожит Петербург и расшевелит больные раны Форовой и Подозерова?
Таковы были речи Корнилы Егорыча. А учился
за медну полтину у приходского дьячка,
выезжал из своего городка только к Макарью на ярмонку, да будучи городским головой, раза два в губернский
город — ко властям на поклон. Кроме Псалтиря, Четьи-Минеи да «Московских Ведомостей» сроду ничего не читывал, а говорил, ровно книга… Человек бывалый. Природный, светлый ум брал свое. Заговорили о развитии торговли и промышленности.
Только на третий день мог он
выехать из
города, его задержали казенные подводы,
за которыми надо было посылать в уезд.
А мы отродясь впервой
выехали в Липецк… ахти, что
за город! (тут, опомнясь, он кивнул головой и замахал рукою, как будто отгонял мух) сыплем себе глупые речи, словно медные шеллехи.